ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ: А вы могли бы?

«Я — поэт. Этим и интересен», — писал Маяковский. Такая категоричность очень в духе Владимира Владимировича. Однако талантливый человек интересен публике даже своей зубной щёткой — таково бремя гения. И с известностью стихов Маяковского готова поспорить известность его стиля в одежде.

Слава Маяковского как секс-символа не ограничивается ни эпохой, ни Россией. Маяковский был кумиром французского кутюрье Ив Сен-Лорана. В его кабинете на авеню Марсо висел портрет Владимира Владимировича, а сам Ив чуть ли не наизусть знал биографию русского поэта. На территории поместья Сен-Лорана в Нормандии по его эскизам построена известная на всю Европу изба «Габриэль». На создание постройки его вдохновила судьба Маяковского и роковая любовь поэта — Лиля Брик, c которой кутюрье случайно познакомился в самолёте.

Маяковский одевался ярко и эпатажно. Но в отличие от писателя-современника Хармса, вызывающая манера одеваться которого граничила больше с маргинальностью и сумасбродством, Маяковского копировали и старались на него походить. 

Я сошью себе чёрные штаны
из бархата голоса моего.
Жёлтую кофту из трёх аршин заката.
По Невскому мира, по лощёным волосам его,
профланирую шагом Дон-Жуана и фата.

Молодого поэта запомнили по яркой жёлтой кофте. Жёлтый как символ бунтарства и новаторства стал визитной карточкой великого певца революции. Мы говорим жёлтая кофта, подразумеваем — Маяковский. Мы говорим Маяковский, подразумеваем — жёлтый.

Женщины, любящие моё мясо, и эта
девушка, смотрящая на меня, как на брата,
закидайте улыбками меня, поэта, —
я цветами нашью их мне на кофту фата!

Жёлтый цвет в то время, начало 1890-х, мужчины не носили. Это считалось чем-то неподобающим. Но для эгоцентричного поэта условности ничего не значили. К тому же жёлтая ткань была единственным отрезом, который стеснённый в средствах поэт мог себе позволить отнести к портному. «Костюмов у меня не было никогда. Были две блузы — гнуснейшего вида. Взял у сестры кусок жёлтой ленты. Обвязался. Фурор». То, что для другого окончилось бы позором, в исполнении гения было обречено как минимум на новый тренд.

Кто-то помнит Маяковского, одетого в розовый муаровый пиджак с чёрными атласными отворотами, сшитый у лучшего портного, и чёрные брюки. Кому-то он запомнился с ручной белкой на плече, которую в театральном буфете поэт кормил печеньем и пирожным — большим лакомством в те годы.

Маяковский знал, что он нравится. Иногда спрашивал: «Красивый я, правда?». Или мог внезапно отодвинуть все бумаги со стола и начать бриться, бурча себе под нос: «Нет, недостаточно я красив, чтобы не бриться каждый день».

Нет на свете прекраснее одежды,
чем бронза мускулов и свежесть кожи.

 Даже в своей манере ухаживать за женщинами Маяковский был неотразим. Влюблённый в Эльзу — сестру Лили Брик, с которой поэту только предстояло познакомиться, — он допоздна засиживался у неё в гостях. Матери молодой девушки приходилось вставать с постели и просить ухажёра откланяться.

«Володя нисколько не обижаясь, упирался и не уходил. Наконец, мы в передней, Володя влезает в пальто и тут же попутно вспоминает о существовании в доме швейцара, которого придётся будить и для которого у него даже гривенника на чай не найдётся. Здесь кадр такой: я даю Володе двугривенный для швейцара, а в Володиной душе разыгрывается борьба между так называемым принципом, согласно которому порядочный человек не берет денег у женщины, и неприятным представлением о встрече с разбуженным швейцаром. Володя берет серебряную монетку, потом кладёт её на подзеркальник, опять берет, опять кладёт... и, наконец, уходит навстречу презрительному гневу швейцара, но с незапятнанной честью. А на следующий день Володя появлялся, с изысканной вежливостью здоровался с моей матерью и серьёзно говорил ей: “Вчера, только вы легли спать, Елена Юльевна, как я вернулся по верёвочной лестнице...”».

Однажды Маяковский как-то не застал Эльзу и оставил свою визитную карточку жёлтого цвета такого размера, что Елена Юльевна вернула её и с присущим ей чувством юмора сказала: «Владимир Владимирович, вы забыли у нас вашу вывеску».

Хотите —
буду от мяса бешеный 
— и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!